О ПАПЕ
Почти двенадцать лет назад я написала, пожалуй, самый известный свой рассказ "Папа". Почему-то он сразу разлетелся по всему интернету: его перепостили на сотнях сайтов, напечатали в нескольких журналах, переводили на другие языки.
По форме и по сути, этот рассказ был реальным письмом моему папе, и в нём я рассказала ему о том, о чём давно хотела откровенно с ним поговорить,
"...да только времени, вот, всё как-то не было. А, может, и было. Только к разговору такому я была не готова" (с)
Я рассказала папе о том, как всю свою жизнь я чувствовала себя виноватой. Виноватой в том, что зачем-то родилась девочкой - а он же всегда мечтал иметь сына.
О том, как завидовала младшей сестре - потому что ей легко удалось воплотить папины мечты в реальность: у неё ещё в раннем детстве проявились классические мальчишечьи интересы: машинки, солдатики, ружья-пистолеты, а в семь лет ей ещё и захотелось заниматься карате. Папа, разумеется, был на седьмом небе от счастья.
А я издали смотрела как он сам, на руках, без швейной машинки, шил для Машани кимоно, как часами отрабатывал с ней дома удары по самодельной груше, которую тоже сшил своими руками, как возил её на спортивные соревнования, и как весь светился от счастья, когда Машаня получала очередной дан - и до слез ей завидовала. Ведь у неё было то, чего не было у меня: папа. И папина гордость за её успехи. И ещё - всё его свободное время.
При этом я даже тогда уже понимала, что это всё логично и нормально: просто у них совпали интересы. Вон, с какой радостью папа трясёт перед Машаниным лицом двумя билетами в Олимпийский на международные соревнования по карате, а потом они оба вприпрыжку туда несутся. А я? А что я могу предложить папе, и куда он со мной поскачет вприпрыжку, если меня интересуют только куклы, мамина косметика и двенадцатилетние мальчики?
Один раз, помню, папа решил заинтересовать меня географией: он притащил свой потрёпанный географический атлас, показывал мне на карте Атлантический океан, увлечённо рассказывал про Гольфстрим, долго объяснял, что такое параллели и меридианы... А потом, заметив моё глупое выражение лица и полное непонимание в глазах - махнул рукой, сказал "Эх!", захлопнул атлас, и ушёл.
Я осталась в комнате одна, и беззвучно заревела: ну вот, теперь я уже не просто "не сын" - теперь я ещё и дочь-дура, что стократ хуже и позорнее...
В дальнейшем я потом ещё не раз и не два лажала по-крупному, подтверждая свой статус дочери-дуры. И всякий раз, съежившись, ждала от папы упрёка. Пусть даже просто в его глазах.
Но этого не происходило.
Папа никогда ничего мне не говорил, и ни в чём меня не упрекал. Словно бы он не придавал значения тому, что я вышла замуж за наркомана, а моя сестра - за богатого мажора. И не видел никакой разницы в том, что по субботам один его зять перманентно отъезжает с передозом, а второй отвозит его на чёрном Ренж Ровере в свой загородный дом: поиграть в бильярд и пострелять из арбалета.
Иногда мне хотелось, чтобы папа хотя бы наорал на меня. Обозвал дурой. Сказал, что ничего другого он от такой дуры и не ожидал. Да хоть как-нибудь, чёрт подери, дал бы мне понять, что ему не наплевать на то, как я живу!
Но он никогда не лез в мою жизнь, и никогда ничего не комментировал. Хотя и равнодушием это тоже нельзя было назвать: всякий раз, когда моя мама (а маме зато всегда было что мне сказать) пыталась лезть ко мне со своими нравоучениями - папа всегда вставал на мою защиту: "Вот когда она сама у тебя спросит совета: как ей жить - тогда и оторвёшься на полную. А раз тебя об этом не просят - нехрен лезть не в свои дела"
И я была очень благодарна ему за то, что он, вполне возможно, во многом тогда был солидарен с мамой, но при этом понимал, что мне и без родительского гундежа живётся паршиво, поэтому нечего меня добивать окончательно.
Это с годами я уже научилась слышать и понимать папу даже просто по его молчанию в телефонной трубке, а в то время я ещё так не умела. И поэтому только сейчас, отмотав киноплёнку назад, и вспомнив, с какими глазами папа тогда за меня заступался - я практически слышу у себя в голове его голос: "Добивают только смертельно раненых, а она - она просто споткнулась и упала. Со всеми бывало. А ты и давай лежачего бить. Дайте ж вы ей хоть на ноги-то подняться, блин!" А поскольку папиным вниманием я была не сильно избалована - даже вот такая его защита меня от маминых нападок тогда считалась мной за счастье.
"... Мне было довольно того, что твой Плащ висел на гвозде" (с)
Хотя я, конечно, где-то в глубине души, всё-таки надеялась, что когда-нибудь мне выпадет шанс сделать что-то такое - не знаю какое - но такое, чтобы папа тоже смог потом мною гордиться.
И этот шанс мне выпал через пять лет: 31 августа 2008 года в издательстве АСТ вышла моя первая книга "Билет на вчерашний трамвай". В тот день папа пришёл ко мне с большим букетом цветов, и, сияя, рассказал о том, как он сейчас этот букет покупал: "Подхожу я к цветочному киоску и говорю продавщице: "Дайте мне вон тот букет". Она лезет за ним на верхнюю витрину, и спрашивает у меня: "Внучку на первое сентября букетик берёте?", а я ей так: "Да нет, это для дочки моей: у неё сегодня книга вышла - вот, иду поздравлять". И тётка эта: "Да вы что? Правда? Она у вас писательница? А как её зовут? Вдруг я о ней слышала?"
Я ей говорю: "Это вряд ли - только сегодня вышла её первая книжка. Лидия Раевская" И она такая: "Раевская, Раевская... А! Вспомнила! Я ж её в интернете читала - она очень смешно пишет, я вся уржалась! Так вы её папа? Тогда я вас тоже поздравляю с первой дочкиной книгой".
О как: тебя, оказывается, даже тётка-цветочница знает. У меня от гордости аж зоб раздулся как у пеликана"
Папа смеялся и шутил, даже не подозревая о том, что эти слова я мечтала от него услышать всю свою жизнь. И теперь хочу слышать их снова и снова...
Все последующие годы я каждый свой очередной успех посвящала папе. Ни одно из чьих бы то ни было поздравлений - пускай даже и от очень уважаемых мною людей - никогда не стояло для меня выше, чем папино. Я наконец-то дорвалась до вожделенного, и захлёбывалась им. Так я компенсировала себе годы душевных терзаний из-за чувства собственной никчемности. Теперь мне хотелось осуществить вообще все папины мечты. И даже дать ему то, о чём он и мечтать-то не собирался.
Сейчас я всего уже и не вспомню, но из того, что пришло на ум - неподдельную детскую радость папе доставили диск с автографом Трофима и билет на концерт Пола Маккартни.
Но ещё очень и очень многого я для него сделать не успела...
Последнее папино желание я старалась исполнить все последние дни и недели: он всегда хотел, чтобы его похоронили рядом с его мамой и бабушкой - а это оказалось не самым простым делом...
Но у меня всё получилось. Папа точно был бы этому рад. И вот, в процессе осуществления его желания, мне срочно понадобилось папино свидетельство о рождении.
Все важные семейные документы, а так же ещё примерно тонны три совершенно ненужных бумажек - всегда хранились в специальной коробке у мамы, но вот папиного свидетельства о рождении среди них не было.
Конечно, нам очень не хотелось трогать папины вещи до истечения сорока дней, но других вариантов не осталось. И в его маленьком шкафчике, где папа всегда хранил всякие ценные для него вещи, типа коллекции марок и старых фотоальбомов семидесятых годов - мы нашли старую и потрёпанную кожаную папку, в которой и отыскался нужный документ. Но, кроме него, там лежало кое-что ещё...
Господи, пап, ну почему? Почему ты никогда мне не показывал эту папку? Почему хотя бы просто не сказал мне о том, что она у тебя есть? Ты представляешь вообще: как это могло бы всё изменить?? Я же больше половины своей жизни прожила, чувствуя себя тем самым первым блином, который не блин, а какое-то подгорелое чёрти что! Пааааапаааааа!!!
В той папке лежали письма, которые папа писал маме в роддом, когда я родилась. Мои детские рисунки. Два старых билета на соревнования по карате. Стихи, которые я сочинила в 8 лет. Мои поздравительные открытки. И ещё там в отдельном целлофановом пакетике, лежала, сложенная вчетверо, моя старая школьная характеристика, выданная мне в девятом классе... Что характерно - ничего с тех пор не изменилось, кроме фамилии.
А папа,оказывается, гордился мною с самого моего рождения. Но никогда мне об этом почему-то не говорил...
Спасибо, пап. Ты знаешь, я о таких вещах словами как-то не очень... Обнимаю. Зарываюсь в тебя лицом. Реву. Я тебя тоже люблю. Очень-очень. Сильно-сильно.
И прости меня, дуру.
Лидия Раевская
